Книга тайн - Страница 3

Это было все равно что войти в сказку, лабораторию волшебника или пещеру гномов. Одни только запахи совершенно опьянили меня: соль, сера, древесный уголь, пот и гарь. В одном из помещений литейщики выливали дымящееся золото из тиглей в канавки в столах; за дверью длинная галерея звенела от ударов звонких молотков — мастера на скамьях расплющивали заготовки. Еще дальше человек с гигантскими ножницами легко, словно материю, резал металл на кусочки размером не более ногтя. Женщины обрабатывали эти кусочки на точилах, спиливая углы и придавая им округлую форму.

Я был очарован. Я и представить себе не мог, что такая гармония, такое единство цели могут существовать за пределами небес. Я автоматически потянулся к одному из золотых кусочков, но тяжелая ладонь отца остановила мою руку.

— Не трогай, — остерег он меня.

Маленький мальчик, еще младше меня, собрал кусочки в деревянную чашу и отнес клерку, сидевшему во главе комнаты, и тот взвесил каждый на маленьких весах.

— Все они должны быть совершенно одинаковы, — сказал мастер, — иначе все, что мы тут делаем, будет совершенно бессмысленно. Чеканка монет имеет смысл только в том случае, если все монеты идентичны.

Клерк сгреб горку золотых дисков со стола в фетровый мешочек, взвесил его и сделал запись в гроссбухе на столе. Потом передал мешочек ученику, который торжественно понес его к двери в дальней стене. Мы двинулись следом.

Я сразу же увидел, что это помещение отличается от предыдущего. Окна здесь были забраны железными решетками, на дверях висели тяжелые замки. Чеканщики, четыре громадных человека с обнаженными руками и в кожаных передниках, стояли за рабочим столом и лупили по металлическим плашкам, как по миниатюрным наковальням. Ученик подал мешочек одному из них. Чеканщик рассыпал заготовки на столе перед собой, потом вложил один из дисков в формочку, замахнулся молотком и ударил. Один удар — взрыв искр, щечки формочки раскрылись, и к горке готовых добавилась новая монетка.

Я смотрел, распахнув глаза. В свете тяжелой лампы монетки сверкали и подмигивали своим идеальным блеском. Отец и мастер стояли спиной ко мне, разглядывая в лупу одну из формочек. Чеканщик за столом сосредоточенно укладывал золотую заготовку в формочку.

Я знал, что делать это нельзя, но разве можно считать воровством, если ты берешь какую-то вещь, которая тут же стократно будет заменена на новые? Это все равно что зачерпнуть горсть воды из реки, чтобы напиться, или сорвать ягодку с куста ежевики. Я протянул руку. Монетка еще была горячей от формы. На мгновение передо мной мелькнуло отштампованное лицо святого Иоанна, укоризненно смотрящее на меня. Потом оно исчезло в моем сомкнувшемся кулаке. Я не испытывал ни малейшего чувства вины.

Это не имело никакого отношения к корысти — я не нуждался в золоте. Это было какое-то желание, которого еще не изведал мой детский ум, жажда чего-то совершенного. Я смутно понимал: эти монеты отправятся в мир и будут видоизменяться и видоизменяться снова — в собственность, власть, войну и спасение, и все это будет происходить потому, что каждая представляет собой одну из множества составляющих единой системы, столь же непреходящей, как в природе вода.

Они закончили. Отец пожал руку мастера, произнес несколько одобрительных слов, мастер хищно улыбнулся и предложил выпить шнапсу в его покоях. Он отвлекся, чтобы сказать несколько слов чеканщикам, а я потащил отца за рукав, показывая на дверь и елозя ногами, мол, невтерпеж. Он с удивлением посмотрел на меня, словно забыл о моем присутствии, потом взъерошил мне волосы — максимум проявления нежности, на какое был способен.

Я понял, что попался, в тот момент, когда мы перешагнули порог. Клерк стоял у стола, напротив него ученик, оба недоуменно смотрели на весы, одна чаша которых, с бархатным мешочком, ушла высоко вверх, а другая неподвижно покоилась на столе, придавленная медной гирькой. Я почувствовал, как в животе у меня словно образовалась пустота, но одновременно не переставал удивляться системе, столь четко отлаженной, что она способна обнаружить отсутствие одной-единственной монетки.

Мастер подбежал к столу. Последовали сердитые слова. Клерк поднял гирьку, поставил другую — чаши прошлись туда-сюда, но результат остался тем же. Вызвали чеканщика, который яростно принялся отстаивать свою невиновность. Клерк вытряхнул из мешочка его содержимое и принялся пересчитывать монетки, выкладывая каждую в квадратик клетчатой скатерти. Я безмолвно вел счет вместе с ним, чуть ли не веря, что отсутствующая монетка может каким-то чудесным образом появиться. На столе выстроился один ряд из десяти монет, потом второй, третий, и начал выстраиваться четвертый.

— Тридцать семь. Тридцать восемь. Тридцать девять. — Клерк запустил руку в мешочек, вывернул его наизнанку. Ничего. Он сверился со своим гроссбухом. — Прежде тут было сорок.

Клерк гневным взглядом посмотрел на чеканщика. Чеканщик уставился на мастера, тот взволнованно смотрел на моего отца. Никто не подумал посмотреть в мою сторону, но это не имело значения. Я знал, что на меня устремлено всевидящее око Господа, чувствовал его гневный взгляд. Ладошка у меня вспотела. Гульден в моей руке налился свинцовой тяжестью, усугубляя мою вину.

Моя рука разжалась. Может быть, монетка выскользнула сама, может быть, я хотел, чтобы она вывалилась, но так или иначе гульден выпал, стукнулся о пол у моей ноги и покатился в сторону. Пять голов повернулись на звук и проводили катящуюся монетку взглядами, потом глаза всех остановились на мне. Один из пяти оказался проворнее других. Сильный удар по затылку сбил меня с ног. Сквозь слезы я видел, как клерк нагнулся и поднял беглую монетку, протер и любовно положил к остальным. Последнее, что я помню, прежде чем отец уволок меня: клерк облизывает перышко и заносит итоговую цифру в свой громадный гроссбух.