Книга тайн - Страница 65

— Я так не думаю.

Мы уселись на едва обработанный облицовочный камень. Напротив бородатый человек на капители колонны, раздвинув, словно занавес, листву, смотрел на нас. Я прищурился, но эта работа не имела отношения к Каспару.

— Я нашел способ заработать деньги, — без всякого вступления сказал он.

Целый сезон прошел со дня нашего эксперимента в подвале Дритцена. Я не хотел, чтобы так получилось, но время иногда не подчиняется нашим планам и соображениям. В течение трех дней я не мог себя заставить даже мысли обратить в ту сторону. Когда моя меланхолия немного прошла, мне уже было все равно. Я нашел себе иные занятия — сосредоточился на зарабатывании хлеба насущного и средств для поддержания дома. Я все дольше оставался в Сент-Арбогасте, а Драх все реже наведывался ко мне. Страсть, которая горячила мне кровь, ослабла. Но когда Драх прислал мальчика, чтобы позвать меня на эту встречу, прежняя горячка вернулась с еще большей силой.

— Рассказывай.

— Тут в городе есть одна вдова по имени Эллевибель. Она живет у винного рынка.

Он помолчал, подогревая интригу. Я пошутил:

— Уж не предлагаешь ли ты мне жениться на вдове ради ее состояния?

— Нет. Но у нее есть дочь. Эннелин. Ей двадцать пять, и она еще не замужем. Если бы Эллевибель нашла для нее мужа, то дала бы за дочку огромное приданое. Как раз те деньги, что нужны нам для совершенствования нашего искусства.

Я уставился на него. Он улыбнулся и кивнул, приглашая меня следовать за ходом его мысли.

— Это одна из самых абсурдных идей, какие приходили тебе в голову.

— Почему?

— Ты знаешь почему.

Мы никогда не говорили о том демоне, которым я был одержим. Но он наверняка знал об этом с того самого момента, когда мы впервые выпили вместе в «Дикаре». Он позволял мне тереть ему спину и смотреть, как он одевается; если он оставался на ночь в моем доме, мы спали вместе, словно давно женатая пара. Иногда он позволял моей руке опуститься к его бедру, и тогда я мог лежать без сна, муча себя мыслями о возможностях. Дальше этого дело не заходило. Демон так глубоко обосновался в моей душе, что стал моей частью, опухолью, которую я не мог удалить, не уничтожив при этом и себя. Каспар не питал ко мне желания, но поощрял мои аппетиты, потому что любил извращенность, опасность, любил идти по краю на самой грани проклятия. Может быть (молил я Бога в одинокие часы по ночам), потому, что он любил меня.

Но теперь он был безжалостен.

— Ты остаешься холостяком в тридцать с лишком лет. У тебя есть доход, дом, хорошая семья в прошлом. Почему бы тебе не жениться на этой девушке?

«Потому что я люблю тебя», — готов был прокричать я.

Но понимал, что, сказав это, погублю все.

— Если ей двадцать пять и за нее дают хорошее приданое, то почему она до сих пор не замужем?

Он погладил мне щеку пальцем, поддразнивая меня.

— Ах, какой ты жестокий, Иоганн. Возможно, она еще не распустившийся бутон.

— Это в двадцать-то пять?

— Тогда она, возможно, уродлива, как двухголовый мул. — Он пожал плечами. — Ты не должен думать об этом. Когда из-под нашего пресса рекой потекут индульгенции, купишь себе одну, чтобы успокоить свою совесть.

Он соскользнул с камня и принялся расхаживать передо мной.

— Если бы каждая трудная задача решалась с первой попытки, то в чем была бы ее трудность? Ты знаешь, сколько медных досок и бумаги я испортил, прежде чем сделал игральные карты? Сколько у меня получалось трехногих медведей и единорогов, похожих на козлов?

— Твой единорог по-прежнему похож на козла.

Мне хотелось уязвить его, но он с необычной для него сдержанностью отмахнулся от моих слов.

— Ты мне поймай единорога — и я нарисую его лучше.

— Ну, по крайней мере, хоть что-то можно будет выручить за единорога.

— Но мы охотимся за более редким зверем. Если — когда — мы сделаем его правильно, то это будет более ценное животное.

Он вытащил монетку из кармана и швырнул ее мне. Наверное, он специально принес ее для этого жеста, потому что до этого я ни разу не видел у него денег. Я поймал монетку.

— Представь, что это твоя невеста.

На монетке был изображен Иоанн Креститель, его голову окружал нимб в форме сердца. Я прочел надпись по краю. IOHANNIS ARCHIEPISCOPVS MAGVNTINVS. Иоанн, архиепископ Майнцский.

— Я вчера видел ювелира Дюнне, — сказал Драх. — Он делает новую доску и утверждает, что буквы там будут более ровные. Но на это требуется много часов работы. Он не может тратить столько времени без дополнительной платы.

Я не слушал его. Буквы на монете вернули меня к дням моего детства. У нас в доме некоторое время жили коллеги моего отца по монетному двору. Одним из этих жильцов был гравер. Помню, однажды я прокрался в его комнату и смотрел, как он работает. Он взял металлическую болванку, на которой выгравировал рисунок, поднес к ней металлический стержень и сильно ударил по нему молотком. Увидев высеченные ударом искры, я удивленно вскрикнул. Он услышал меня и подозвал к себе. Позволил подержать в руке стержень, сказал, что это называется «пуансон». Он показал мне кончик, на котором была гравировка в виде буквы «А». Когда он ударил молотком и пуансон вдавился в форму, на металле остался идеальный отпечаток. Потом его должны были залить золотом, чтобы отпечаток буквы перешел на монету. Таким был бесконечный цикл творения и воспроизведения: пуансон и форма, мужское и женское начала, удар и отпечаток.

Это происходит, когда отыскивается решение любой идеи: потом дивишься, почему это на открытие столь очевидное ушло так много времени? Почему мы тратили месяцы, пытаясь выгравировать слова, тогда как и я, и Дюнне знали: наилучший отпечаток буквы в металле можно получить с помощью пуансона? Я могу только сказать, что Драх делал свои доски для карт методом гравировки, и мы шли проторенной им тропой, даже не давая себе труда задуматься.